В апреле 2013 г. вице-премьер Ольга Голодец проинформировала общественность, что “38 млн. россиян трудоспособного возраста работают непонятно где”. По мнению специалистов Россельхозакадемии, из этих 38 млн. человек большая часть, от 15 млн. до 20 млн., – жители села, владельцы личных подсобных хозяйств, у которых нет иных занятий, кроме работы на собственном огороде. Одни эксперты называют их самозанятыми, другие – попросту безработными, выживающими за счет огородов, и эти люди потеряны не только правительством, но и статистикой.
Появление “лишних людей” на селе – результат действия двух факторов. Во-первых, большая часть сельского населения в современном сельхозпроизводстве оказалась не востребована. За постсоветские годы производительность труда в лучших зерноводческих хозяйствах выросла в несколько раз, а потребность в рабочей силе упала в 3-5 раз. При этом с 1990 г. по 2010 г. в результате разорения многих хозяйств площадь пашни, обрабатываемой всеми категориями российских хозяйств, сократилась со 131,51 до 89,76 млн. га, то есть на 31,7%. В то же время резко сократились животноводство и другие незерноводческие отрасли сельского хозяйства. В 1990 г. в колхозах и совхозах работало около 10 млн. человек. Сейчас в сохранившихся или вновь возникших больших хозяйствах осталось в общей сложности менее 2,5 млн. работников. Еще около 1 млн. заняты на малых и фермерских предприятиях.
Во-вторых, миллионы людей на селе остались без работы после закрытия предприятий, обслуживавших сельское хозяйство. А их было даже больше, чем занятых собственно в сельском хозяйстве. Известный уральский фермер, предприниматель, а теперь еще и руководитель сельскохозяйственного производственного кооператива (СПК) “Галкинский” Василий Мельниченко вспоминает свой юношеский опыт жизни в советском колхозе, председатель которого старался использовать весь потенциал как людей, так и территории, чтобы не потерять ни того, ни другого. Он договаривался с заводами, фабриками и размещал в колхозе их вспомогательные производства по 40-50 рабочих мест. У колхоза были карьеры и мастерские по изготовлению каменных бордюров и бетонных смесей, швейные мастерские, виноделие – разумеется, на фоне земледелия и животноводства. Все это позволяло удерживать людей на селе, обеспечивая им достойную жизнь. Сейчас в большинстве российских сел все эти вспомогательные производства исчезли.
“В моем селе было 34 организации, где люди могли работать: машинно-тракторные мастерские, два лесопункта, передвижная механизированная колонна, огромный элеватор, хлебозавод, много автохозяйств. Все это уничтожено”, – рассказал учитель из села Мостовское Курганской области Александр Дедов, выступая на собрании движения в поддержку аграриев “Федеральный сельсовет”.
Тот же Василий Мельниченко отмечает разрушительные последствия для сел и деревень принятой процедуры банкротства сельских предприятий и учреждений, в результате которой уничтожается их имущество – фермы, производственные здания, клубы. Такое банкротство сельхозпредприятий не приносит выгоды ни государству, ни крестьянам, а только окончательно превращает село в пустыню.
И это притом, что в сельской местности продолжает проживать около 37 млн. человек. “Безработица по всей сельской территории России тотальная. Больше половины сельской территории живет в таких нищенских условиях, которые даже Гондурасам и Угандам не снились. Это настоящая катастрофа. Это настоящая нищета. Это, будем говорить, котел ненависти”, – уверен Мельниченко.
“Что-то происходит с населением, особенно в районах севернее Черноземья, – замечает ведущий научный сотрудник Института географии РАН Татьяна Нефедова. – У них какая-то внутренняя депрессия. Они уже ни во что не верят, считают, что все безнадежно”.
Даже на юге, где, казалось бы, сохранились огромные, полнокровные села, станицы и аулы, зашкаливает так называемое аграрное перенаселение, и масса сельского населения страдает от безработицы.
А пока те из 20 млн. самозанятых, кто еще сохранил “волю к жизни”, ищут, как покинуть родные пенаты. И что они несут в своих головах, направляясь в города на заработки или на постоянное жительство, можно только догадываться. Но стоит помнить, что именно такие люди стали почти сто лет назад почвой, на которой вызрела русская революция.
Нельзя сказать, что государство не видит проблем села. Не только видит, но и выпускает документы, выполнение которых вроде бы должно их решить. В 2010 г. была принята “Концепция развития сельских территорий Российской Федерации на период до 2020 г.”, а в 2013 г. – Федеральная целевая программа (ФЦП) “Устойчивое развитие сельских территорий на 2014-2017 г. и на период до 2020 г.”. В этих документах отмечается, что российское село в кризисе, “бедность, разрушающая трудовой и генетический потенциал села, остается массовым явлением”, происходит “сокращение показателей сельской социальной инфраструктуры”, а попросту – уменьшается число школ, больниц, детских садов, сокращается сфера услуг. Далее идет масса правильных пунктов, что нужно сделать, чтобы это преодолеть.
Проблема, однако, в том, что это не первая программа такого типа. Еще в 2002 г. была принята ФЦП “Социальное развитие села до 2013 г.”, содержавшая примерно те же пункты и государственные обязательства по решению проблем села, что и программа, принятая в 2013 г., но, как ясно из текста свежей ФЦП, они так и не решены. Более того, в последние годы на селе произошло массовое закрытие так называемых малокомплектных школ, фельдшерско-акушерских пунктов (ФАП), других учреждений культуры и здравоохранения. И вот в новой программе ставится цель: открыть на селе 858 новых ФАП и ввести 22,3 тыс. ученических мест. Причем число вводимых учреждений значительно меньше, чем закрытых. Похоже, что правая рука государства не знает, что делает левая.
О масштабах же всей программы говорит такой факт: за весь срок ее действия (7 лет) предусмотрено осуществить проекты комплексной застройки в 132 сельских населенных пунктах притом, что общее число таких сел с населением более 101 человека – 50924, обеспечить жильем 16,3% нуждающихся, сократить число обучающихся в аварийных школах на 7,9%. Кроме того, как подчеркивает Татьяна Нефедова, предлагаемые ФЦП решения носят унифицированный характер и не учитывают географических и культурных различий российских регионов. Эксперт с сожалением отмечает, что региональные и местные чиновники, привыкшие к буквальному исполнению указаний центра, просто воспроизводят в региональных документах положения ФЦП, не задумываясь об их исполнимости в своем регионе, районе, населенном пункте.
Наверное, не случайно опрошенные респонденты вообще вспоминали о программах только после напоминания о них. Как заметил заведующий отделом Всероссийского научно-исследовательского института механизации сельского хозяйства (ВИМ) Эдуард Желнин, эти программы напоминают спортивное каратэ: “Замах есть, а удара нет”. По его словам, “складывается впечатление, что программы эти пишут, чтобы их сразу забыть”.
Однако сохранение села не только социальная задача. Это сохранение культурных основ российских народов, а при рациональном подходе к развитию сельской жизни еще и весомый источник искомого повышения ВВП.
Пока же в результате обвального сокращения потребности села в рабочей силе в России миллионы людей ковыряются с лопатой в руках на своих огородах. Они не просто отключены от современных технологий, но и живут по законам архаичной экономики.
Справедливости ради заметим, что эта нищета соседствует в России с вполне успешно развивающимися отдельными хозяйствами и целыми направлениями сельскохозяйственного производства.
Оказалось, что на селе эффективность результатов экономической деятельности населения и бизнеса не стыкуются между собой. Для населения эффективность – это благосостояние, основанное на достойной работе. А для сельхозбизнеса главное – экономическая эффективность, которая далеко не всегда приводит к благосостоянию населения.
Селу не хватает политики государственной эффективности, которая как раз и заключается в умении постоянно выстраивать баланс между благосостоянием граждан и экономической эффективностью бизнеса. Хотя в конечном счете именно благосостояние граждан является мерой эффективности не только государства, но и бизнеса.
Социальная запущенность села самым непосредственным образом сказывается и на всех отраслях экономики, в первую очередь на тех, которые обслуживают сельское хозяйство, например, на сельхозмашиностроении. “Еще в прошлом веке, во времена Великой депрессии в Америке, родилась присказка “Нищему фермеру комбайн не продашь”. Это верно и для России, где у большинства участников сельскохозяйственного рынка попросту нет денег на технику. В результате в России закрылись практически все тракторные и комбайновые заводы”, – констатирует директор Российской ассоциации производителей сельхозтехники “Росагромаш” Евгений Корчевой.
И это притом, что средняя нагрузка на один трактор общего назначения в России в несколько раз выше, чем в других развитых странах: около 200 га. Для сравнения: в США нагрузка на один трактор составляет 38 га пашни, во Франции – 16, в Германии – 11,5, в Канаде – 63 га.
Обвальное ухудшение социальной ситуации на селе во многом стало еще и результатом обрушения социальной системы, сложившейся в последние годы советской власти, когда колхозы и совхозы стали играть роль своеобразного собеса для своих работников и вообще жителей села. Фактически они отвечали за развитие инфраструктуры сельских территорий, во многом выполняли функции местной администрации (сельских и районных советов), поддерживали систему сельской культуры, сельского образования и здравоохранения. А в соответствии с Продовольственной программой 1982 г. в селах проводилась газификация, строились дороги и жилье, новые животноводческие комплексы и вспомогательные производства. Зарплаты на селе стали приближаться к городским. По отзывам самих крестьян, для сельских жителей 1980-е были лучшим периодом за весь ХХ век.
Немецкие ученые из франкфуртского Института социальной географии Петер Линднер и Эвелин Мозер в одной из статей, посвященных России, констатировали: “Учитывая то, насколько повседневная жизнь сельских поселений была завязана на функционирование крупных хозяйств, удивительно, как можно было упустить из виду долгосрочные последствия стихийной приватизации, которая, по крайней мере в начале 1990-х годов, была направлена на полный развал крупных хозяйств на малые частные предприятия”.
Но что произошло, то произошло, и в российское село вместе с капитализмом пришло экономическое разнообразие, которое можно свести к четырем типам хозяйств. Три – это условно традиционные колхозы, фермы и агрохолдинги, которые создают товарную продукцию. А за счет четвертого выживает основная масса сельского населения – это личные приусадебные хозяйства (ЛПХ).
К настоящему времени, как отмечает главный научный сотрудник лаборатории аграрной политики Института Гайдара Василий Узун, из 20 тыс. хозяйств, все еще называющих себя колхозами, то есть коллективными хозяйствами, только у 2 тыс. больше ста собственников, у основной части – от одного до десяти. По сути, многие из них – это уже фермерские хозяйства, числящиеся либо ООО, либо кооперативами просто потому, что их члены хотят быть защищены статусом юридического лица. Но и там, где колхозы сохранились как полноценные организации, возможности помогать своим членам и тем более другим жителям села у них резко сократились. В результате крестьяне, столкнувшиеся со стихией российского рынка, его реалиями, далекими от цивилизованности, оказались лишены всякой поддержки.
Что касается фермеров, то, как заметил Эдуард Желнин, “фермерство в любой стране не может быть введено одномоментно и декларативно, без учета веками сложившихся национальных особенностей. Это результат большого исторического пути, проделанного крестьянством и всей страной, а не личная инициатива крестьян, которым раздали по 50 га, и они должны на них пахать и ничего не просить”.
Современное фермерское сельское хозяйство покоится на том, что государство или крупные агрохолдинги (в разных странах по-разному) за фермера и планируют, и кредитуют его, и страхуют, и консультируют, как организовать бизнес, какие культуры и технологии использовать. То, чем, как отмечают практически все респонденты, ни российское государство, ни тем более агрохолдинги так и не озаботились. Надеяться на что-то фермерам здесь тоже не приходится. “Одна из ключевых для российского фермера проблем еще и в том, что, во-первых, у нас кредиты с субсидиями дороже, чем кредиты в Германии без субсидий, – замечает Евгений Корчевой. – Во-вторых, даже эти кредиты и субсидии фермерам по большей части недоступны. Они достаются агрохолдингам и так называемым крепким хозяйствам, близким к администрации. Кроме того, кредиты у нас дают под залог собственности – квартир, домов, земель, заводов… А что на селе можно использовать как залог? Земля в залоге практически не участвует. Дома в сельской местности тоже никому не нужны”. Поэтому большинству фермеров не до бедствующих односельчан. Им бы самим выжить.
Если в начале реформ, в 1990-е годы, правительство видело в качестве магистрального пути развития сельского хозяйства его фермеризацию, то в последние годы делает ставку на агрохолдинги, которые возникли, надо признать, во многом неожиданно и для власти, и для специалистов-аграриев, когда в агробизнес пришел крупный капитал, начавший скупать колхозы и совхозы на корню. При этом создается впечатление, что между некоторыми агрохолдингами как будто бы проходит соревнование, кто больше наберет пашни. То один, то другой агрохолдинг заявляет о намерении контролировать то 500 тыс. га, то 1 млн. га, не обращая внимания на то, что эти гектары они часто перекупают у регулярно разоряющихся предшественников.
“Главная проблема наших агрохолдингов в том, что даже при самой современной технике контроля за персоналом заставить многие тысячи людей прилежно и эффективно работать на хозяина в такой непредсказуемой отрасли экономики, как сельское хозяйство, невозможно, – считает Василий Узун. – Это не завод, где на однотипных станках изготавливают однотипные детали. Когда у холдинга 150 тыс. га земли в шести регионах, где у каждого поля своя конфигурация и на каждом работают разные люди, невозможно организовать эффективный контроль. А экономическая теория утверждает, что в условиях естественно возникающей бесконтрольности большинство людей будет стараться обмануть хозяина, будет его дезинформировать, будет завышать затраты, будет подворовывать”.
Как заметил Василий Мельниченко, “крупные агрохолдинги получают финансирование не просто безмерное, а бесстыдное. Они бьются за субсидии насмерть, а потом так же бьются за списание долгов. Все это не может выжить”. Что подтверждается постоянно обновляющимся списком обанкротившихся агрохолдингов.
Агрохолдинги не российское изобретение, они есть и за рубежом, напоминает Василий Узун. Но построены они совершенно иначе. Например, американский агрохолдинг Tyson Foods производит четверть всего мяса птицы в мире. У него грандиозные перерабатывающие мощности. Но всю птицу холдинг получает от фермеров, которым поставляет технологии, оборудование, цыплят и корма, гарантируя покупку готовой продукции и своевременную оплату. А у себя содержит только инкубаторные станции и научные подразделения, где выводит новые породы и ведет генетические исследования.
И это выгодно для холдинга, потому что все поставки от производителей ему гарантированы. При этом Tyson Foods не должен заниматься ежедневной мелочной опекой своих бесчисленных работников – у фермера сохраняется мотивация, ведь он остается хозяином своего дела.
А экономика латифундий, на которые похожи наши агрохолдинги, помимо того что она экономически неэффективна, еще и социально опасна. Как пишет известный татарский фермер и общественный деятель Мурат Сиразин в статье с показательным названием “Что делать с селом? Кого расстрелять?”, “развивая агрохолдинги, мы раскрестьяниваем деревню – в них нет места ни фермерам, ни ЛПХ. И – самое страшное! – нет работы для основной массы населения, а если есть, то за мизерную зарплату. Как следствие – пьянство, наркомания, воровство, низкая рождаемость, закрытие школ и неперспективных деревень”.
Можно сказать, что российские агрохолдинги построены по той же устаревшей модели, что и машиностроительные предприятия, на которых изготавливают все комплектующие, начиная с болтов и гаек. Западные агрохолдинги, напротив, напоминают современные машиностроительные предприятия, бизнес которых базируется на широчайшей кооперации с самостоятельными предприятиями, поставляющими все комплектующие.
Итак, нищающее сельское население России оставляет родные пашни, которые к тому же нечем обрабатывать.
Некоторые специалисты делают из запущенности российского села вывод, что стране не нужна деревня в ее традиционном понимании. Более того, они считают, что это неумолимый мировой тренд – убывание малых городов, исчезновение окружающей их сельской местности – а отсюда делают вывод о неизбежности, вслед за всем миром, сверхурбанизации России.
В декабре 2011 г. Эльвира Набиуллина, тогда еще министр экономического развития, выступая на урбанистическом форуме “Глобальные решения для российских городов”, сказала: “Существуют заслуживающие внимания оценки, что сохранение любой ценой экономически неэффективных малых городов и препятствование перетоку трудоспособного населения в крупные города может стоить нам 2-3% экономического роста… Есть оценки, что в течение ближайших 20 лет из малых городов России может высвободиться 15-20 млн. человек”.
Есть и более радикальные оценки, которые время от времени звучат в различных научных кулуарных разговорах, что подавляющая часть российского населения должна сконцентрироваться примерно в 40 крупных городах, все же остальное пространство нужно оставить – там пьянство и бедность, которые невозможно преодолеть. А проблемы сельского хозяйства там, где оно может быть по-настоящему эффективно, решат агрохолдинги, которые будет обслуживать немногочисленный персонал сезонных рабочих, в том числе гастарбайтеров, работающих вахтовым методом.
“Я беседовал с одним таким экспертом, – говорит руководитель Центра крестьяноведения и аграрных реформ Московской высшей школы социальных и экономических наук (МВШСЭН) Александр Никулин. – Он считает, что сельскую молодежь с детского возраста нужно подталкивать к переезду в город, потому что только там она станет конкурентоспособной”. Видимо, массовое закрытие сельских школ – одна из мер, которые должны подтолкнуть молодых людей на селе к этому шагу. Но проблема в том, что при российской дифференциации образования они ни знаний, ни качественных профессий в городе не получат, а большинство из них просто станут в пригородах молодыми агрессивными безработными. “В результате они пойдут в скинхеды и будут колебать основы существующего либерального режима”, – считает Никулин.
Если же проводить перемещение такой массы населения в города цивилизованными методами, не бросая людей на произвол судьбы, то это потребует огромных затрат на жилье и инфраструктуру, которая сейчас в сельской местности у этих людей худо-бедно есть. И на ее поддержку требуется существенно меньше средств, чем на создание новой. Вот почему поддержка села в конечном счете и экономически эффективнее, если уж беспокоиться об этой стороне дела, и тем более эффективнее с точки зрения государственных интересов, если под ними понимать благосостояние граждан.
Но сельское население отнюдь не обречено на нищету. Напротив, по убеждению большинства респондентов, любая территория в России может быть самодостаточной, если правильно подойти к изучению этой территории и разработать комплексные планы ее развития, именно на поселковом и районном уровне, в которых все люди, на ней проживающие, должны быть востребованы. В таких планах буквально пофамильно должно быть прописано, чем какая семья может и будет заниматься.
Именно в комплексности подхода к сельской жизни большинство респондентов видит основания эффективной сельской политики в России.
Одной из составляющих такого подхода должна стать сельская реиндустриализация, которая вернет в село необходимое для его существования производство (не только сельскохозяйственное) и обеспечит работой жителей. Те, кто способен и хочет трудиться, должны увидеть реальную перспективу для себя и своих детей.
То, что поле для развития любой малой промышленности и ремесленничества на основе как малого бизнеса, так и кооперации в России безгранично, может убедиться всякий, кто заглянет в магазин вроде “Тысячи мелочей”. Он увидит там шведские швабры, японские тапочки и салфетки, итальянские подставки, немецкие коврики для ванной и ирландские для прихожих и так далее. Если эти высокоразвитые страны могут выпускать такие простые товары, как продукт малого бизнеса, то почему их не могут производить российские селяне при соответствующем достаточно простом оснащении?
Например, Василий Мельниченко предлагает для своего СПК и своего района программу, основанную на принципах комплексного подхода. Создать кредитный кооператив, машинно-тракторную станцию и мини-заводы по переработке сельхозпродукции как кооперативы или как малый бизнес, на условиях территориальной кооперации с остальными. Развивать добычу местных минеральных ресурсов и заводы по их переработке на тех же условиях, развивать любые малые производства. Втягивать местное население в освоение необходимых специальностей, создавая учебные центры на базе школ и ПТУ. И все это, конечно, на основе и в тесной связи с собственно сельхозпроизводством.
Можно сказать, что каждая российская деревня или сельский район – это своего рода мини-Пикалево, предприятия, которого могут эффективно работать лишь в связке друг с другом: как только их раздали разным собственникам, они рухнули. Но в каждую деревню не приедет президент, как в Пикалево, чтобы воссоздать их кооперацию. Для этого нужно дать свободу действия и поддержать таких людей, как Мельниченко.
А то, что важнейшей формой объединения крестьян является кооперация, обосновал еще классик крестьяноведения Александр Чаянов, который писал в начале XX века, что “кооперация… не связанная административными распоряжениями центра, гибкая в хозяйственной работе, допускающая наиболее быстрое и свободное проявление выгодной местной инициативы, является наилучшим аппаратом там… где в каждом отдельном случае надо гибко приспособляться к местным условиям и учитывать мельчайшие особенности каждого местечка и каждого месяца работы”, то есть к условиям, характерным именно для сельской жизни и сельского производства.
Заведующий лабораторией ВИМа Владимир Шевцов считает, что, как и сто лет назад, когда Ленин мечтал дать русскому крестьянству 100 тыс. тракторов, актуальной стала новая механизация села с той же целью – преодоления его архаичности: “Восстановление села надо начинать именно с оснащения деревни тракторами. В том числе и приусадебных хозяйств. Потому что за каждым трактором стоят 6 человек работников. Земля не восстановится без тракторного парка. А там, где появится трактор, потребуются и другие машины”.
Проблема, чем занять избыточное сельское население, не только российская. Это проблема всего мира, в первую очередь развивающихся стран. Потому что в развитом мире баланс между городским и сельским населением уже более или менее сложился. А в Китае главным инструментом сельской политики, заключавшейся в индустриализации села, стало развитое местное самоуправление, на которое была возложена задача проведения сельской индустриализации в формах, получивших название районно-поселковых предприятий (РПП).
В первые 10 лет китайского экономического чуда именно РПП являли собой самую динамичную часть китайской экономики. В сельской промышленности удалось занять до 30% жителей села. Чистая продукция РПП, которая составляла 6% ВВП в 1978 г., возросла в 1996 г. до 26% – и это при очень высоких темпах роста китайского ВВП в то время.
Причем в разных районах Китая РПП создавались на разных принципах. В одних преобладала коллективная собственность крестьян, в других – частная собственность семейных хозяйств. В одних производилась сборка достаточно сложных изделий по заказам крупных фирм, другие РПП специализировались на производстве нехитрых товаров ежедневного пользования: пуговиц, ленточек, пластмассовых беджиков и т. п., удовлетворяя потребности рынка в различных недорогих вещах, выпуск которых госпредприятия оставили без должного внимания.
Заместитель директора Института России, Восточной Европы и Центральной Азии Академии общественных наук Китая Ли Юнцюань сказал в интервью “Эксперту”, что разнообразие подходов к решению проблем китайского села и опора китайских реформаторов на местное самоуправление были следствием демократичности, присущей китайскому подходу к проведению реформ. Демократичности, которой не хватает российским реформам. “Мы транслировали возможность принятия большинства решений по проблемам текущей экономической политики вниз, на уровень провинций, местного самоуправления, предприятий. И люди находили решения, которые устраивали именно их”.
В России, как отмечают все респонденты, местное самоуправление как таковое на селе фактически отсутствует. По мнению Василия Мельниченко, “это не местное самоуправление, а его некрасивая имитация. У него нет никаких функций. У него нет денег, но есть высокая зарплата чиновников”.
Когда в 2003 г. принимался так называемый 131 Федеральный закон “Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации”, предполагалось, что местные власти получат средства за счет налогов на землю, имущества и подоходного налога. Но налоги на землю и имущество в РФ одни из самых низких в мире. Подоходный налог с безработных тоже не получишь, а те, кто работает “на отходе”, платят его в другом месте. Из-за этого местные власти практически не имеют средств для развития территории.
Понимая, что налоговых поступлений для поддержания местного самоуправления не хватает, власти начали объединять поселения, ликвидировать сельские малокомплектные школы и фельдшерские пункты. В результате если раньше между деревней и центром сельского поселения было 5-7 км, которые еще можно было преодолеть пешком, то теперь до центра поселения от деревень уже 20-25 км. И только в таком центре есть магазин, почта, медпункт. В каждой отдельной деревне ничего такого теперь нет. Ясно, что после такого объединения многие из них будут потеряны.
Именно этот опыт убедил участников собрания движения в поддержку аграриев “Федеральный сельсовет” в том, что налицо прямая зависимость состояния сельской жизни от системы организации дееспособного местного самоуправления, которое только и сможет остановить разрушение села.
Как говорит Александр Никулин, “всякий, кто возьмет на себя труд проехать по Центральной России, увидит именно в наших центральных нечерноземных районах, то есть, собственно говоря, в тех местах, откуда Русь пошла, – люмпенизированную, деградированную Россию, которая превращается в пустыню”.
Но какими бы ни были российские деревни – маленькими, слабенькими, вымирающими, демографически деградирующими, – все же это лучше, чем просто пустыня, в которую превращаются значительные пространства страны.
Подводя итоги, можно сказать, что в ходе обсуждения сельских проблем респонденты фактически сформулировали основные принципы эффективной государственной политики на селе, которые нерасторжимо связаны между собой.
На первое место следует поставить деятельное местное самоуправление, способное самостоятельно решать проблему комплексного развития территории и населения, опирающееся на деликатную поддержку государственной власти. Комплексное развитие должно включать разработку планов самодостаточного развития экономики поселений и территорий, сохранение и развитие культурных и социальных учреждений – возвращение на село школ, учреждений здравоохранения и культуры; сельскую реиндустриализацию и новую механизацию. Важно отметить, что комплексность не может носить унифицированного характера и может быть только плодом самодеятельности и самоуправления местного населения.
Это неизбежно потребует перераспределения существенной части налогов и властных полномочий с федерального и регионального уровней на местный, в первую очередь на уровень поселений, что, естественно, усложнит механизм управления территориями и повысит риски, в том числе финансовые. Но из теории управления известно, что сложные системы не могут управляться просто. Простота систем управления сложными системами порождает еще большие риски. Именно это поняли китайские коллеги даже в условиях сохраняющейся коммунистической диктатуры, когда дали простор местной инициативе.
В русле этого тренда лежит развитие всех форм кооперации, то есть экономических организаций, предназначенных для обустройства самых сложных отраслей экономики, и новой финансовой политики в отношении крестьянства на основе доступных и дешевых кредитов, которые должны быть гарантом устойчивости этой сложной системы и возможности ее развития на основе самоуправления.
И наконец, в том же тренде – экономическое и административное поощрение переориентации агрохолдингов с “латифундистского” типа на условно “американский”, опирающийся на личные приусадебные хозяйства, фермеров, кооперативы и средние хозяйства. Крупный бизнес должен проникнуться пониманием того, что сельская жизнь во всем ее многообразии слишком сложная штука, чтобы ее можно было организовать как производство втулок или даже автомобилей.
Все респонденты уверены, что российское село можно возродить. В том числе потому, что, как рассказывает Александр Никулин, “в каком бы самом депрессивном регионе вы ни оказались, вы можете обнаружить оазис разумной производительной культурной жизни. На общем фоне пустыни и деградации можете найти и фермера, и крепкий колхоз, и местное сельское сообщество, которые внушают уверенность, что это возможно”.
Таких людей, которые способны разбудить село и повести людей за собой, найдется очень много. Но это не произойдет само собой – их надо искать, учить, поддерживать. И нужно для этого совсем немного: в государственных органах должны работать люди, амбиции которых состоят ни много ни мало в том, чтобы обеспечить своим гражданам процветание и достоинство в каждой деревне и во всей стране. (Эксперт/Пищепром и продукты питания Украины, СНГ, мира)
